Что не так с нашей молодежью с нами?

АЛЕКСАНДРА АРХИПОВА, антрополог, Российская академия народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС)

 

Чем опасно для молодежи хождение в наушниках и участие в митингах?

Весной 2019 года кампания «Крибрум», занимающаяся мониторингом сети, выпустила «Методическое пособие по выявлению факторов риска поведения в социальных сетях». Цель вроде бы, несомненно, благая – предупредить учителей и родителей об обнаружении «стабильно высокого, растущего деструктивного фона» в поведении молодых людей. Однако «деструктивное поведение» для авторов методички – это любое молодежное поведение, не укладывающееся в привычные нам нормы, – от экстремизма до сатанизма. А его признаками может стать практически все, что угодно, например, «хождение в наушниках» и «участие в митингах». Более того, составители методички считают, что «за активным распространением деструктивного поведения прослеживаются определенные неочевидные цели». Проще говоря, это «деструктивное поведение» молодежи кем-то направляется и используется, чтобы «обесценить традиционные ценности», сформировать у подростков «ощущения неблагополучия и опасности не только в сетях – в виртуальном мире, но и в государстве – в объективной реальности». Далее в методичке объясняется, что будет происходить с теми подростками, у которых уже порушены традиционные ценности: за «вербовкой внушаемых и ориентированных на деструктив людей для дальнейшего вывода их деструктивной активности в объективную реальность» последует – сюрприз! – «дестабилизация социальной и политической жизни государства» (через хождение подростков на митинги).

Здравый человек, прочитав эти строки, скажет, что перед нами конспирология, – и, в общем, не ошибется. Некие враждебные силы действуют на наших подростков, заставляя их ходить на митинги, и так разрушают государство. Вопрос только в том, что подобные конспирологические представления не только очень популярны сейчас, но и крайне широко распространены – от государственных телеканалов до разговоров родителей. Каждый раз (!) после появления значительного количества подростков на очередной акции протеста обеспокоенные родители с увлечением репостят городскую легенду – историю о «хорошем мальчике», который пошел к друзьям, когда папы не было дома, там он из рук какого-то молодого человека получает кока-колу и приходит в себя только на митинге. Именно так в подобных текстах «оппозиционеры», или «Навальный», или «американцы» управляют полностью зомбированным ребенком.

Но почему наше восприятие подростков сейчас стало именно таким? Откуда появился панический страх перед участием молодежи в митингах? Начать придется издалека.

Откуда у автора данные?
Исследовательская группа фольклористов, социологов и антропологов, куда входит и автор этих строк, исследует повседневную реакцию российских граждан на социально-политические события, в том числе на публичные политические акции с 2011 года по настоящее время, проводит наблюдение, записывает интервью и проводит опросы на митингах. Результатом работы стали книга «Антропология протеста в России: 2011–2012 годов», а также серия статей и выступлений в СМИ. Внимательному читателю стоит обратить внимание, что там, где цифры с митингов даны без ссылки, их источником является исследование нашей группы.

Молодежь в новейшем протесте: сколько, кто и где?

Авторы подобных методичек (а их немало), а также простые читатели, не задумываясь, делают обычно три последовательных неявных вывода, которые коротко можно было бы сформулировать примерно так:

(А) «Сейчас в политическом протесте участвует необычайно много молодежи, а раньше так не было».

(Б) «Такое количество молодежи, особенно подростков, в протесте – неспроста, это следствие влияния внешних сил на наших детей».

(В) «Поэтому массовое участие молодежи в протестах неправильно и опасно».

Эти утверждения становятся популярны весной 2017 года, когда всеобщее внимание привлекает «школота», появившаяся на митингах 26 марта после фильма «Он вам не Димон». Например, корреспондент издания «Коммерсантъ» голословно заявляет, что половина участников московской акции – это студенты и школьники. Все заговорили о том, что «Навальный выводит школьников на улицы», что «он ими манипулирует».

Как это проверить?

Количественные и качественные данные об участниках митингов собрать не очень легко, и это порождает самые разные мифы. Большие социологические компании не исследуют митинги, «Левада-центр» занимается этим вопросом не всегда. Часть опросов прямо на митинге проводила независимая группа социологов и антропологов, но кое-какие цифры и наблюдения все-таки имеются.

Кроме того, мы должны понимать, что почти бесполезно считать распределение возрастов (да и чего угодно) среди участников отдельного митинга. Каждый митинг, любая политическая акция возникают не сами по себе, они – часть волны политической активности. Таких политических волн за последние десять лет было три: зима 2011–2012 – движение «За честные выборы»; 2017 – антикоррупционные протесты; лето 2019 – протесты против недопуска депутатов в региональные парламенты (в первую очередь, в Мосгордуму), слившиеся с компанией против полицейского насилия.

Здесь можно посмотреть на цифры более подробно.

2011 год, движение «За честные выборы»
Среди участников митинга на проспекте Сахарова 24 декабря 2011 года было 22% молодежи в возрасте от 18 до 24 лет, что на 7% выше нормального распределения возрастов по Москве. Несовершеннолетних на том же митинге было 5%.

2017 год, антикоррупционный протест
Точное количество молодежи и несовершеннолетних неизвестно, однако замеры ОВД-инфо по пабликам накануне протеста показывают, что около 11% молодых людей до 18 лет отметились в группах, посвящённых митингу, а, согласно данным того же ОВД-инфо по задержанным на вечер 26 марта 2017, в Москве из 1030 помещенных в автозаки несовершеннолетних было 46 человек – то есть всего 4,5%. И это не очень высокая цифра.

2019 год, движение за допуск муниципальных депутатов в Мосгордуму и против полицейского насилия
На митинге 10 августа 2019 года молодых людей до 18 лет включительно было всего 8% от общей численности, а 31 августа на несогласованном шествии по бульварам – незначительно меньше; 29 августа 2019 их было всего 4% от общего числа участников. Количество участников до 25 лет колебалось от 23% на санкционированных митингах до 32% на несанкционированных «гуляниях по бульварам» и «встречах с депутатами».

И в 2011 году, и в 2019 году в начале каждой протестной волны молодых людей до 25 лет выходит около 30%, среди них – 4–6% несовершеннолетних (имеются в виду московские протесты). Эта доля чуть выше средней представимости этих возрастов среди жителей мегаполиса. Исключительно молодежного протеста не существует.

Возможно, что в начале протестной волны 2017 года молодежи было больше 30%, но вряд ли больше половины, как говорят «Коммерсантъ» и другие СМИ. Скорее всего перед нами – классическая ошибка наблюдателя: именно младшая возрастная группа склонна демонстрировать больше плакатов (на 10–15% больше, чем у возрастной группы 25–35 лет по нашим данным); кроме того, эти плакаты, как правило, веселые и яркие. Один из молодых людей, задержанных на Тверской улице, жаловался, что их плакаты («Я жду ответа» на фоне Ждуна – главного мема 2017 года) в милицейском протоколе были представлены совсем не так: «Нам написали, что мы шли со скучными плакатами: „Коррупция ворует будущее“». Привлекающие внимание плакаты, стремление активистов быть в центре внимания, фиксируемые на видеокамеры жестокие задержания лучше запоминаются наблюдателями и, естественно, лучше тиражируются. В результате кажется, что на митинге были только тысячи подростков. Скромные бабушки со своими плакатами на скучных обувных картонках и длинными текстами реже попадают в журналистские подборки и остаются незамеченными.

С развитием волны протеста, включающей, как правило от 2 до 7 крупных митингов, множество одиночных и коллективных пикетов и других форм активности, возраст участников массовых митингов повышается (до среднего – 35 лет), но это никак не связано с идеей «зомбирования» и «внешнего влияния». Просто «митинг как драйв» уступает место митингу как постоянному политическому высказыванию, а это уже скучная работа, требующая постоянных усилий, и на это готов не каждый. Кроме того, молодежи больше (а среднего возраста – меньше) появляется на митинге, если этот митинг несанкционированный, и тут, конечно, встает вопрос, кто меньше боится задержаний.

Кроме того, молодые люди гораздо лучше проявляют себя в другом виде уличного протеста – в коллективном пикете. Они стали популярны в Москве в последние два года. Вспомним «очереди на пикет» в защиту Ивана Голунова и Павла Устинова (июнь и август 2019 года). Так вот, количество молодых людей, стоявших в «очереди на пикет», достигала рекордных 39% от количества всех участников. Дело тут в измененном виде политического высказывания. Законодательство РФ позволяет (по крайней мере формально) проводить пикет без согласования с мэрией, поэтому такая «очередь» может являться удачной формой немедленного – и поэтому крайне эмоционального – реагировния на возмутившее событие. Этот формат устаивает молодых людей гораздо больше: ты в буквальном смысле «протестуешь всем своим телом», как сказал один наш собеседник во время интервью. При этом риск быть задержанным за нарушения правил пикета повышается, но вместе с тем увеличивается внимание к протестующим.

Почему все стали замечать молодежь на митингах?

Итак, мы поняли, что количество подростков и молодых людей до 25 лет, участвовавших в уличных протестах зимой 2011 года, было примерно такое же, как в 2019 году. Однако за последние три года к ним приковано гораздо больше внимания СМИ: в 2017 году было опубликовано в 5 раз больше статей со словами «школьники на митинге», чем в 2011 году (по данным базы данных «Интегрум»). Почему так происходит?

Ответ заключается не в увеличении количества юных троцкистов или либертарианцев, вышедших на улицы, а в эволюции права подростка на самостоятельное поведение не только в личном, но и в публичном, в том числе и политическом, пространстве. Согласно исследованию социолога Светланы Ерпылевой, даже школьники и студенты – участники протестов 2011 года часто не ощущали своего права на самостоятельное политическое высказывание и считали себя зависимыми от мнения политизированного взрослого. Один из несовершеннолетних респондентов Светланы Ерпылевой, участник движения «За честные выборы» говорит по поводу присутствия на митинге таких же, как он: «За несовершеннолетнего отвечают родители. И по закону у него нет своей точки зрения (я имею в виду голоса на выборах, на пример). Это может обернуться лишними проблемами для родителей и для школы». В 2011 году школьники и студенты, которые присутствовали на митингах или поддерживали движение «За честные выборы», как правило, не считали себя самостоятельными политическими акторами.

Однако не так выглядит ситуация в начале 2017 года (Мы знаем об этом, благодаря постоянному включенному наблюдению нашей группы за молодежной политической мобилизацией и митингами в четырех городах). Участие в политических акциях стало восприниматься подростками как их личное право на публичную политическую активность. И возможность отстоять это право важнее, чем поддержка Алексея Навального (с позицией которого многие школьники и студенты были не вполне согласны), хотя антикоррупционная повестка широко распространена среди политизированной молодежи. Аргументируя свою мотивацию, школьники часто говорили о защите собственного будущего. Один из наших семнадцатилетних респондентов на акции сказал, что пришел сюда, потому что «через 25 лет не хочет отвечать своему сыну на вопрос: „Папа, а почему ты ничего не сделал? “». Почти дословно то же повторяет в интервью другой участник московской акции восемнадцати лет: «Я гражданин страны, в которой будут жить еще мои дети. Я хочу лучше условия. И в этом и проблема». (Как тут не вспомнить Грету Тунберг с ее знаменитой фразой: «Вы, взрослые, плюете на мое будущее».)

Более того: не раз и не два свое присутствие на акциях школьники объясняли желанием выйти «за себя и за того парня» (то есть за родителя). С точки зрения подростков, участвовавших в пикетах и акциях в 2017–2018 годах, страну надо спасать, а взрослые не ходят на митинги, потому что они – заложники государства: «Но учителя не ходили на митинг, естественно. Всё-таки опасно. Всё-таки бюджетники» (молодой человек, 15 лет, Москва, 26 марта 2017 года). Они убеждены, что политическое действие представляет личную опасность для родителей: «Отец считает, что митинг может навредить и ему, и мне в будущем». Иногда наши молодые собеседники подчеркивали, что митинг – вообще не удел взрослых: «У отца уже не тот возраст, чтобы на митинги ходить» (отцу нашего 15-летнего собеседника при этом всего 43 года). Таким образом, дети требуют права на самостоятельное политическое высказывание, часто отсутствующее у аполитичных родителей. Они становятся правильными «родителями» и гражданами (и в знак этого во время протестов держат в руках «Конституцию»). Не удивительно, что один из молодых участников «московской прогулки» 26 марта 2017 года нес яркий плакат, где премьер-министр Медведев был изображен в виде маленького провинившегося мальчика.

Такое переворачивание ролей «детей» и «отцов», пусть и на весьма широком материале, было в 1970-м году предсказано американским антропологом Маргарет Мид. Представьте себе картину: дедушка, беря на руки внука, точно знает, что этот мальчик проживет свою жизнь так же, как его дед и прадед. Это традиционная культура постфигуративного обмена: в таком обществе только родители и родители родителей (та самая «фигура») будут для детей источником знания об опыте и следовательно – непререкаемым авторитетом. Однако из-за скорости прогресса ХХ век столкнулся с новым типом культурного обмена – кофигуративным, где и дети, и родители могут одновременно осваивать новые вопросы и знания, а источником знаний становятся сверстники, а не предки. Отцы перестают быть единственным авторитетом, что переживается очень болезненно. Однако, согласно модели Мид, скоро (напомним, что книга написана в 1970 году) грядет новый тип культурного обмена – префигуративный, при котором молодое поколение станет учителем старому. Возраст, когда родители являются для детей непререкаемым авторитетом, сильно сократится, и подростки будут считать себя в праве отстаивать собственные ценности, не ориентируясь на «стариков». Но проблема заключается в том, что старшему поколению важно передавать свой опыт младшим. А что делать в том случае, когда нынешним детям совершенно не нужен наш опыт многочасового стояния в очередях 90-х или плетения ковриков из старых колготок (ну и слава богу!)? Не совпадающий культурный опыт ведет к непониманию и отторжению опыта своего ребенка – потому что ты не можешь «перепрожить» его: ведь твои 15 лет неравны его 15-и. Из этого следует, что претензии подростка на высказывание в публичном политическом пространстве – опасно, надо с этим бороться.

Борьба за право на публичное политическое действие ведется в ситуации прорыва молодежной повестки во «взрослый» медийный мир. К марту 2017 года ньюсмейкерами все чаще становятся молодые люди и подростки. Руслан Соколовский, арестованный за ловлю покемонов в храме, «хабаровские живодерки», руководители так называемых суицидальных пабликов Филипп Лис и Ева Райх, псковские «Бонни и Клайд» Денис Муравьев и Екатерина Власова, жертва изнасилования Диана Шурыгина. Впервые за долгое время молодые люди 13–20 лет в медийном дискурсе выступают не только и не столько как жертвы, но и как обладающие собственным голосом и волей акторы, высказывающие свою позицию в СМИ.

Такое заявление на право собственного политического голоса кому-то может показаться смелым и важным, а кому-то – пугающим и «разрушающим традиционные ценности». Нарушается монополия старших на публичное политическое высказывание, а отсюда идет страх перед «деструкцией молодежи».

Попытка сохранить старую норму – отсутствие у подростков права на публичное политическое высказывание – будет возможной только в том случае, если притвориться, что никаких изменений на самом деле вообще нет. Что политическая активность подростков – это усилия неких невидимых и враждебных взрослых, аккуратно дергающих за веревочки. Так появляется конспирология, о которой мы говорили в начале статьи. Теперь мы не должны удивляться, что в 2019 году Севастопольский уполномоченный по правам детей Марина Песчанская так объяснила феномен Греты Тунберг: «Понятно, что ею [Гретой] руководят взрослые, а значит, это противоречит Конвенции ООН по правам ребёнка: девочку используют в корыстных целях, причём не заботясь о сохранении эмоционального и психического здоровья ребёнка».

Уполномоченному по правам детей вторят родители и учителя. Алексей, учитель физкультуры, 50-летний организатор «Зарницы», рассказывает в интервью: «Всякие навальные совратили много молодежи, которая пошла, не догадавшись. […] Вас, молодежь, он одурманивает. Молодежь… как на наркотик подсадил». Алексей поделился тяжелой для него историей. В маленьком русском городе, где он живет и работает, талантливый восьмиклассник, победитель олимпиад по математике и информатике, в 2017 году неожиданно для всех решил организовать штаб Навального: «Родители не могут… сладить с этим восьмиклассником. Представляете, он говорит: „В штаб в Вологде хочу съездить“; я говорю: „Хватит тебе дуростью-то маяться“, парень он умный, а никак уговорить не можем. Все компьютер, компьютер, вот ересь влезла ему в голову, а всё через компьютер. Почему-то он Путину не верит, мне не верит, а Навальному верит».

Чтобы отобрать право на политическое высказывание у молодых людей и вернуть себе контроль, надо постараться, иначе будет так, что «он Путину не верит и мне не верит». И это право без боя некоторые учителя и родители не готовы отдать. В 2017–2019 годах учителя из Смоленска, Дзержинска, Томска, Брянска, Владимира, Москвы постоянно сообщают своим ученикам одно и то же: «Вы школьники, вам предписано учиться, а ничего больше делать вы права не имеете». Вы должны делать то, что предписано вашему возрастному классу, то, что делали мы в вашем возрасте. Все иное – это деструктивное поведение. Очень четко эту позицию выразила учительница из Иваново: «Носики всунули в свои в учебнички и там долбим». Ведь если у подростка нет нашего жизненного опыта, он не имеет права думать о политике и о будущем страны. Более того, он становится врагом.

Вслед за учителями идут Следственный комитет, Госдума и авторы методички, которую я разбирала в самом начале. А самый нервный отец, боящийся потерять свое право на политическое высказывание, – это наше патерналистское государство. По меткому выражению одного учителя: «Мы все теперь – партизаны и разведчики, пытающиеся выследить школьников, как врагов».